У запасливой Ульянки, кстати, нашлись в рюкзачке не только большие, ровные картофелины для запекания на углях, но и приличных размеров шмат засоленного и в меру подперченного сала. О его происхождении рыжая отказалась распространяться, хихикнув в том смысле, что учет продуктов на кухне в институте поставлен из рук вон плохо. Отвечающие за нас санитары и медики хмурились в сторонке, у автомобиля, и глотали слюни — запах поджариваемого сала мог бы свести с ума даже убежденного вегетарианца.
— Вот такими должны быть трудовые будни нормальных операторов зенитных комплексов, — сообщила Алиса неразборчиво, потому что рот у нее был забит горячей, только что из костра, истекающей горячим жиром вкуснотищей. — Чтобы, знаете, как у приговоренных к смерти: завтра на плаху, но сегодня можно, по крайней мере, нажраться от пуза. Это как-то изменяет перспективу в правильную сторону. А то мы киснем там в четырех стенах…
— Не знаю насчет перспективы… — задиристо начала было Ульянка, но тут же сникла, — но мне иногда очень страшно бывает. Правда.
Если бы Днепр, вскипев бурунами, внезапно потек бы обратно, перемахнув, словно идущий на нерест лосось, треугольные бетонные быки и тридцать метров плотины, даже это, наверное, изумил бы меньше. Ульяна непонимающе оглядела приоткрытые в изумлении рты и выпученные глаза.
— Ну я знаю, что у меня не все в порядке с головой, но не настолько же… — она вскочила было, но тут же снова заставила себя присесть. — Я объясню, лады?
Это было что-то новое. Раньше она даже не думала что-то нам объяснять.
— В общем, вы знаете, что до всей этой шаражки и почетного звания оператора зенитного комплекса я беспризорничала, — сказала Ульянка с напряженным лицом. — Подворовывала, было. Причем не одна, а в составе дружного коллектива. Или организованной преступной группы, как посмотреть.
— Да не ссы, мы все знаем, что ты голимая воровка, — лениво сказала Алиса и просвистела начало пиратской песни «Когда воротимся мы в Портленд».
— Эй! — окрысилась Ульянка. — Я сейчас обижусь, и обстановка в мире может стать напряжённее. Приступ безумия у оператора — это вам не хухры-мухры!
— Приступы — это у меня, — слабым голосом сказала Лена, первый раз за сегодня, по-моему, раскрыв рот. — Когда ремиссии нет. А у тебя это постоянное состояние.
— Не порть малину, подруга, — отмахнулась Ульянка. — Я серьезно. Ну, подрезали граждан маленько, да. Но не пенсионеров же с детьми! Зажиточных хренов, у которых это не последнее.
Она прищурилась — чуть ли не мечтательно.
— Я обычно внимание отвлекала: «Дяденька, дайте гривенник, мне на булочку не хватает!» Большинство отшивало, но попадались и лохи, и свою копеечку я с этого имела. Один раз мы даже квартиру обнесли — я влезла в форточку и открыла дверь ребятам на площадке. Но потом ребята начали думать уже насчет грабежа и прочей мокрухи — тут я и соскочила. На детской зоне чалиться — извините, без меня.
Славя как-то очень внимательно посмотрела на нее. В костерке звонко щелкнула перегоревшая веточка.
— Соскочила, значит? И твердым шагом отправилась в специнт? Нет-нет, ничего необычного, конечно, просто интересно…
— Бли-и-и-н… — протянула Ульянка. — Ну что за люди, ни о чем с вами не поговоришь… Ладно, был один случай. После него меня и взяли в оборот ваши из института. Предложили выбор, так сказать. Но я все никак не расскажу то, что хотела.
— Имя, сестра, имя, — сказал я и потянул из костра прутик с салом и поджаренным хлебом. Прутик ронял в огонь капельки жира, сгорающие в полете. — Не останавливайся, прошу — ведь чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган. Ну, или съест, как в данном случае.
— Обжора, — хихикнула Ульяна, но продолжила. — В общем, на одном таком деле я была, врать не буду… теперь. Но как раз после него и решила спрыгнуть с темы, очень уж мне тогда все не понравилось… В общем, схема была такая: по ночной пустынной улице идет лопух — то есть будущая жертва. У обочины сидит маленькая девочка, вся в слезах — подвернула ножку, или там связки порвала, например. Лопух останавливается, пытается помочь — на то он и лопух, собственно, тут нужно сразу или брать такси или скорую вызывать — но, в общем, тормозит. А девочка плачет и отвлекает, пока из кустов выходят веселые ребята Робин Гуда и лишают олуха разных ценных, но ненужных в хозяйстве вещей. Все занимает минут семь-девять, команда у нас была сработанная, ни одного совершеннолетнего, завсегдатаи детской комнаты милиции…
Она помолчала. Мимо текла река, синяя, под цвет неба, и величавая, нагретые солнцем гранитные глыбы выглядели развалинами древнего замка, того и гляди из ближней балки вырвется с гиканьем лихая казацкая конница. И мы — разношерстная, почти невозможная компания неудачников, мы не выглядели здесь чужими.
— И что? — тихо спросила Лена. Ульянка невесело ухмыльнулась.
— Первой и последней нашей целью, как выяснилось позднее, был мастер спорта по боевому самбо, призер всесоюзных олимпиад. И очень жесткий парень по жизни. Он остановился около меня, посмотрел задумчиво, усмехнулся.
«Сильно болит?» — спросил деловито.
«Сильно», — прохныкала я, потирая «больную» ногу. «Чуть не полчаса сижу, подняться не могу, помогите…»
«Полчаса, значит…» — повторил он. И коротко, без замаха, но сильно пнул меня по ногам. Больно.
«Эй!» — ума не вскочить у меня хватило, правда. — «Вы чего? Совсем рехнулись, что ли?»
А он стоял как стоял, усмехаясь как-то совсем уже нехорошо.